По поводу "Бесконечного тупика"(продолжение) |
|
<···> Чтобы такой громадной территорией управлять, нужны фасады, обманки, "потёмкинские деревни". Гигантское пространство уже не линейно. Оно кривое, как вблизи колоссальной массы звезды. И там прямые дороги самые кривые, а кратчайшее расстояние между двумя точками – окружность.
|
| Сейчас будет очередной праздник косноязычия, то есть очередная стенограмма. Из диалогов А. Гордона ("Культурный ландшафт", собеседник - В. Л. Каганский, географ): |
<···> В.К. [(Владимир Каганский)] <···> Культурным ландшафтом целесообразно называть, с одной стороны, любое освоенное человеком земное пространство. И тогда всё просто: вся поверхность земли, коль скоро она испытывает влияние человеческой деятельности, – культурный ландшафт. Но тогда это определение оказывается слишком бедным. Оно может быть дополнено и дополняется следующим образом: <···> культурный ландшафт – это, действительно, во-первых, освоенное человеком пространство земной поверхности. Но во-вторых (это существенная добавка) – это пространство, освоенное не только прагматически, но и семантически, <···> символически. И, наконец, третье. Не просто пространство, освоенное культурно и символически, но и пространство, в котором достаточно долго может протекать жизнь достаточно большой группы людей. <···> В.К. Тот же Берг [(академик Л. С. Берг)] говорил в своём определении географии, что география изучает распространение по земной поверхности всех явлений, включая пищу, [виды] одежды и напитков. Это вполне может относиться к предмету географии, но традиционно в России это географией всё-таки не очень исследуется. Традиционной советской географией исследовалось, грубо говоря, две вещи: либо природа как производительная сила (природная география, физическая география), либо человек как производительная сила (экономическая география). Всё остальное исследовалось либо [только] до революции, либо находилось на периферии <···>. В этом смысле распад Советского Союза был очень продуктивен для развития географии человека в нашей стране. Необыкновенно продуктивен. А.Г. [(Александр Гордон)] В чём заключается удобство восприятия ландшафта для человека? Я поясню свой вопрос. Есть абсолютно окультуренные ландшафты, которые настолько семантически освоены, что стали частью символики цивилизации. <···> Насколько важны удобство восприятия, узнаваемость, организация [(архитектоника)], пейзажность? В.К. <···> Есть такой популярный журнал «Дизайн ландшафта». Если его внимательно просматривать или общаться, соответственно, с современными ландшафтными архитекторами, то становится понятно, что культурным ландшафтом называют пространство между стенами особняка и забором вокруг участка. <···> И я думаю, что, сколько бы, скажем, у вас ни выступали мои коллеги, именно такое представление о культурном ландшафте будет доминировать. [(То есть и здесь "попса" царствует. Что естественно.)] <···> Сколько человек изучают культурный ландшафт в нашей стране? Ну, может быть, несколько десятков географов. Добавим сюда, скажем, ландшафтных архитекторов, добавим сюда какое-то очень небольшое количество культурологов. Значит, самое большее – порядка тысячи человек на 17 миллионов квадратных километров (площадь России). То есть получается один исследователь культурного ландшафта на треть Московской области, поскольку её площадь примерно 50 тысяч квадратных километров. Для географа естественно так считать. А как ещё? <···> А.Г. Чем, по-вашему, вызван такой дисбаланс? В.К. Я могу отделаться общей фразой, что пространство вообще находится на периферии современной культуры. Современная культура хроноцентрична, она работает со временем, она вырастает из времени, она считает время. [(Чтоб лучше понять эту мысль, стоит вспомнить, сколь важную роль в современной культуре играет мода (в широком смысле) и сколь малое воздействие на распространение какой-либо моды оказывают расстояния.)] Это во-первых. Во-вторых, тут есть такая парадоксальная вещь. Сама культура, и в частности государство, и особенно государство бюрократическое, чрезвычайно сильно выражает себя в пространстве [(и не надо специально интересоваться географией, чтобы знать, где принимаются важнейшие государственные решения или, допустим, какой город является мировой столицей моды (в узком смысле))]. <···> <···> География занимает своё место в системе наук по одной-единственной причине: только потому, что по традиции география является школьным предметом. [(Системе наук, значит, по большому счёту тоже не нужны точные и подробные описания ландшафтов?)] <···> <···> Грубо говоря, в 1989 или в 1990 году никто не спросил географов, распадётся ли Советский Союз, тогда как профессионалы – немногие, правда, – понимали, что процесс зашёл так далеко, что его уже даже бессмысленно останавливать. <···> Хотя бы потому, что Советский Союз был очень чёткой пространственной конструкцией [(и можно было достаточно надёжно предсказывать её будущее, анализируя особенности взаимодействия её частей)]. <···> Но мы, по-моему, немножко уклонились от темы культурного ландшафта. А.Г. Да нет, не уклонились, потому что очень странно слышать это в стране, которая когда-то занимала одну шестую, сейчас – наверное, одну седьмую часть суши. В стране, которая самая большая по территории, в стране, которая самая северная по территории и самая холодная – если не самая северная, то самая холодная. Казалось бы, <···> здесь-то географ должен быть царём и богом. <···> В.К. <···> До революции, конечно, она [(география)] занимала гораздо большее место, <···> в основном посредством Императорского Географического общества, которое само было очень видным научно и общественно. Но <···> география тогда обслуживала внешнюю экспансию, [на то были ориентированы] все эти замечательные, выдающиеся в профессиональном отношении экспедиции, вроде экспедиций Пржевальского, который был блестящим генштабистом, кстати говоря. Я видел собственноручно составленные им карты. И очень интересно, что он характеризует территорию нынешнего Китая с точки зрения возможности прохождения войск. Он говорит: «безводная местность, нет колодцев, враждебные племена должны быть истреблены передовыми отрядами <···>». <···> А что касается внутреннего устройства государства российского, географы никогда не занимали никакого места. И я, кстати говоря, не уверен, что для науки это плохо. А.Г. Вернёмся к ландшафту. Как вы отслеживаете, формулируете, может быть, обратную зависимость человека от ландшафта? <···> В.К. Здесь я бы хотел констатировать такую вещь, что традиционно существовал географический детерминизм, который настаивал на непреложной зависимости духа народов и [их] нравов, законов – от местности, от климата. <···> <···> Я вижу, что эта зависимость носит характер, во-первых, гораздо более сложный, здесь нет прямого вывода. И, во-вторых, гораздо более опосредованный. Это видно хотя бы из того, что по разные стороны культурных и политических границ один и тот же ландшафт окультуривается совершенно различным образом. И особенно хорошо это видно в так называемых трофейных регионах вроде Карельского перешейка, Южного Сахалина или Восточной Пруссии. Ведь природный ландшафт и вообще природная основа культурного ландшафта не изменились за 50 или за 70 лет. И эти житницы рухнули – Карельский перешеек был житницей Финляндии, а восточно-прусское сельское хозяйство было гораздо более продуктивным, чем сельское хозяйство Украины, просто за счёт большей окультуренности. Сейчас эти территории представляют собой просто руины. Просто руины. Казалось бы, всё-таки бывшие советские граждане принадлежат примерно к тому же типу культуры – они тоже пользуются дорогами, строят города, владеют письменностью [(на такой базе можно и афганцев с немцами объединить!)], – тем не менее мы видим на месте этих некогда цветущих культурных ландшафтов руины. Что здесь говорить? Что русские сформировались в Сибири [(ага, специально покоряли, чтобы там сформироваться и обратно вернуться)] и принесли какой-то сибирский культурный ландшафт в Восточную Пруссию? Признаков этого тоже нет. [(Короче, собеседник Гордона хочет сказать, что заселение вышеупомянутых территорий русскими привело там не к конструктивному видоизменению культурного ландшафта, а к его деградации.)] <···> Взять, скажем, ещё пример западных районов Ленинградской области и восточных районов Эстонии. Тот же самый природный ландшафт. Но совершенно по-разному строится его культурное проживание [(логически и филологически я бы предпочёл тут "культурное бытие" вместо "культурного проживания", хотя допускаю, что географы между собой ландшафты и впрямь "проживают")]. <···> Один культурный ландшафт – ландшафт Эстонии – входит сейчас в пору расцвета, там удалось навести порядок за 15 лет <···>. Хотя бы удалось <···> [убрать] мусор, там было много мусора. А периферия Ленинградской области зарастает лесом, как почти вся Центральная Россия. <···> Ещё немного – и леса, которые выросли во время [(после)] перестройки, можно будет рубить. [(Если несколько окультурить эти заросли слов, то суть сравнения, предложенного географом Каганским, можно будет свести к следующему: в эстонской глубинке антропогенное влияние на природу растёт, в российской - падает.)] Происходят чрезвычайно интересные и важные процессы. Но с одной стороны, наше общество очень увлечено идеями географического детерминизма, скандальными книжками вроде прошумевшей не так давно «Почему Россия не Америка» (полно на эту тему также и академических писаний), а с другой – очень мало интересуется реальностью пространства России, её специфичным культурным ландшафтом и процессами в нём. <···> Скажите мне, сколько было нашумевших книг, которые писали бы об этом насущном? Я что-то таких не знаю, и дело не в том, что географы не готовы их писать. По-моему, это проблема не писателей <···>, а читателей. [(А по-моему, это прежде всего проблема применимости соответствующих знаний. Городским жителям не очень интересны подробности сельской жизни? Если бы, например, состояние сельского хозяйства и состояние туристической инфраструктуры в стране реально позволяли развивать такое направление, как агритуризм, то даже среди горожан в десятом поколении интерес к селу был бы намного выше. И увлекательная книга дорожных очерков под названием "Еда - счастье не только итальянское", написанная неким путешествующим по русским просторам автором, неминуемо стала бы бестселлером.)] То есть это очередной парадокс. Россия – самое обильное пространство, <···> страна, которая черпает из этого пространства огромные ресурсы, но страна, которая, к сожалению, плохо знает, плохо понимает своё пространство и, к сожалению, не очень озабочена тем, что она плохо знает и плохо понимает это пространство. А.Г. А что мы плохо знаем и плохо понимаем? В.К. Например, когда сравнивают нашу страну с Соединёнными Штатами, географически это сравнение очень сомнительное. <···> Но дело же отнюдь не только в том, что Соединённые Штаты лежат гораздо южнее, чем Советский Союз. А.Г. И целиком поместились бы на европейской части России. В.К. Конечно. Дело в другой структуре пространства. <···> Например, воспользуюсь тем образом, который позволяет «пробить» моих нерадивых студентов. Я им говорю следующее: представьте себе, что вы перенесли столицу Соединённых Штатов в Нью-Йорк <···>. Потом перенесли в Нью-Йорк Голливуд, Силиконовую долину и так далее и так далее. Они, конечно, смеются, понимая, что это совершенно невозможно. Но именно такое пространство, в котором все ведущие центры сосредоточены в одном городе, пространство моноцентричное, как мы пишем в своих малотиражных научных работах, – это пространство наше российское и наше советское. В этом смысле США <···> – пространство полицентричное, <···> [и особенно] полицентричным в Соединённых Штатах является производство национальной элиты. Лучшие университеты находятся отнюдь не в столичных городах и не в промышленных Питтсбургах. Они разбросаны по стране. Где у нас в России получают лучшее образование – по-моему, [совершенно точно известно] <···>. Точно так же как и понятно, что Москва до сих пор является крупнейшим промышленным центром России, <···> крупнейшим центром административным, культурным, финансовым. Каким угодно ещё. Мы с трудом найдём какое-то отношение, в котором Москва не была бы ведущим, доминирующим центром. Наше пространство – не только моноцентричное, оно ещё и моноиерархичное, все иерархии слиты [(в том числе вопреки принципу разделения властей)] и объединены [(некоторой типовой схемой подчинения)]. Вот именно эту конструкцию я и назвал «советское пространство» и описал как особый, крайне вырожденный тип культурного ландшафта. <···> Наша страна – это система моноцентрических районов, в то время как в других странах мы этого не обнаруживаем, это совершенно не обязательно – такой моноцентризм. На таких примерах мы можем показать, чем реально отличается пространство независимо от природных условий, чем отличается само культурное пространство, сам культурный ландшафт… <···> А.Г. Вы знаете, когда я (довольно давно) обратился в организацию «Гринпис» <···> [с предложением] локальными группами сделать так, чтобы хотя бы в ближайшем Подмосковье можно было выехать на природу, – я услышал, что они занимаются только глобальными проектами, а этой чепухой они заниматься не хотят. Если даже эти продавцы страха, с позволения сказать, не хотят этим заниматься, то кто? <···> В.К. Дело в том, что такие группы реально существуют. Заметьте, что нельзя сказать, что в стране нет социальной активности. В стране есть определённая социальная активность. Люди осваивают новые профессии, новые социальные практики. И, скажем, если за последние 15 лет освоены новые 10-20 миллионов земельных участков для карликового <···> сельского хозяйства, так называемые дачные участки, – значит, дело не в недостатке энергетики. <···> <···> <···> По моим представлениям, какая-то часть людей, которые 15 лет окультуривают <···> бывшее болото, <···> могла бы выучить японский язык или получить какую-то профессию попроще, но востребованную. Почему энергия людей потекла в одно русло, а не в другое – об этом географ ничего не знает, он может [лишь] видеть, как эта энергия течёт в разных местах. И в этом смысле [(В связи с этим можно сказать, что)] каждая научная профессия экспортирует <···> новые вопросы. И география тоже экспортирует такого рода вопросы. Она [в том числе] экспортирует наблюдения, что дачный бум охватил все территории. В частности, дачный бум охватил территории и в Заполярье тоже, где почти ничего не растёт, но тем не менее энергия прикладывается. Но почему это произошло? Не знаю. Честнее будет сказать, что мы этого не знаем. Я здесь никакой крамолы не вижу. [(Да ладно, ладно. Никто и не требует. Хотя даже географу могло бы быть понятно, что причина всего этого - в общественных нормативах. (Текст о мимикрии (см. предыдущую страницу) здесь тоже в тему будет.) В России совсем не обязательно владеть иностранными языками, понимать, что творишь, при голосовании на выборах в органы власти, беречь чистоту окружающей среды, жить, так сказать, в человеческих условиях. Но иметь "дачу" - дело чести. Возвёл сарай ужасного вида, высадил рассаду помидоров, которые сгниют, но не покраснеют, - вот ты уже и человек.)] <···> А.Г. <···> У меня ещё есть вопрос, который касается глобализации и вашего отношения как географа к этому <···> явлению. Если хотите, можете ответить. В.К. Строго говоря, у меня нет здесь особого отношения как у профессионала. Прежде всего потому, что эта область не слишком профессионально тематизированная. Не очень понятно, что в этой области делать географу. Как географ могу видеть здесь вполне тривиальные вещи. А.Г. Это заимствование ландшафта, скажем, или ландшафтных идей, ландшафтной философии? В.К. <···> <···> На мой взгляд, английский парк в России привился. Гатчина, Павловск «привились». Нравится нам это или нет, но садово-парковое искусство в России привилось. Это была ландшафтная новация задолго до всякой глобализации. И такого рода обмены [(в нашем случае - не обмены, а ЗАИМСТВОВАНИЯ)] случались достаточно давно. Но позвольте, если бы не было таких обменов [(заимствований)], что бы мы сейчас ели? Картошки у нас бы не было <···>. Помидоров, идущих на закуску к русскому национальному напитку, <···> не было бы. <···> А то, что центр тяжести мирового сообщества перенесётся в Тихий океан, предсказывал больше столетия назад русский географ Воейков. У него была на эту тему статья, над которой тогда смеялись. Смеяться уже оказалось ненужным, центр тяжести мирового хозяйства перенёсся в Тихий океан. Он был в Средиземном море, он был в Северной Атлантике, теперь он перенёсся туда. Впрочем, я совсем не специалист в этих вопросах, и вам следует спросить об этом кого-нибудь другого. А.Г. Спасибо. 23.10.03 Архив 324 325 326 |