По поводу "Бесконечного тупика"

В самый канун революции Ленин написал статью "Марксизм и восстание". И вот что можно в ней прочитать: "Мы отнимем весь хлеб и все сапоги у капиталистов. Мы оставим им корки, мы оденем их в лапти". Обратим внимание не на юридический аспект высказывания, а на его стиль. Это не риторический образ, не оговорка, не сорвавшаяся сгоряча грубость. Ровно через шесть месяцев после октябрьского переворота в заключительном слове об очередных задачах советской власти Ленин сказал: "Я перейду, наконец, к главным возражениям, которые со всех сторон сыпались на мою статью и на мою речь. Попало здесь особенно лозунгу "грабь награбленное" - лозунгу, в котором, как я к нему ни присматриваюсь, я не могу найти что-нибудь неправильное, если выступает на сцену история. Если мы употребляем слова "экспроприация экспроприаторов", то почему же здесь нельзя обойтись без латинских слов? (Аплодисменты)". Академическую формулу марксизма Ленин приспособил к уровню городского люмпена. Не берусь утверждать, что русский перевод этого разбойничьего клича принадлежит самому Владимиру Ильичу, но именно благодаря Ленину он получил широчайшее распространение. И далеко не случайно последнее напоминание о нём я нашёл в каталоге татуировок современных уголовников: "Чту завет Ильича: "грабь награбленное"".

<···>

<···> Так, с самых первых шагов новой власти, в массовой политической пропаганде, в стиле газет и публичных выступлений возобладала  с о з н а т е л ь н а я  установка на низы общества, подчёркнутая примитивность и грубость. Статья "Правды" от 5 апреля 1919 года о Лиге Наций называется "Лига бандитов и комиссия прохвостов"; через несколько дней - передовая статья о противоречиях между Америкой, Японией и Италией "Драка среди шулеров"; через 30 лет в официальном документе ЦК партии и в докладе Жданова М. М. Зощенко именуется пошляком, подонком, хулиганом, а почти 60-летняя А. А. Ахматова - блудницей. Стиль - это не только человек [(Жорж де Бюффон: "Стиль - это человек")], это и режим.

Писатели, поддержавшие революцию, подхватили этот злобный тон и разнузданную манеру. Творчество Демьяна Бедного особенно показательно - он был близок к партии, к Ленину и впрямую выполнял их установки. В 1918 году он писал:

Что с попом, что с кулаком -
Вся беседа:
В брюхо толстое штыком
Мироеда!

<···>

Он же в день октябрьского праздника того же 1918 года:

Бери! Не стесняйся! Чего там!
Бог вспомнил про нас, бедняков.
Была тут на днях живоглотам
Ревизия их сундуков.

<···>

Поистине страшные по своей человеческой безнравственности образы находим в стихотворении В. Маяковского "Ров", помещённом в одном из "Окон РОСТА" 1920 года:

Хороша Коммуна!
И сад здоров!
Пройти бы туда,
да глубок ров.

Ров заполните -
и открыты пути,
можете
свободно
к Коммуне идти!

<···> Русское искусство двадцатых годов достаточно противоречиво. Многие писатели, художники, кинематографисты добились тогда выдающихся творческих результатов. Но всё-таки совершенно справедливо [(показательно)] и наблюдение будущего классика детской литературы Л. Пантелеева (середина 20-х годов): "Современный автор на каждой странице щеголяет такими симпатичными метафорами: "прыщавое звёздами небо"; "барахолка кишела людьми, как рубище беспризорника кишит вшами". Роман его назывался "Вшивый самум"".

Общая направленность коммунистической публицистики, ненависть, нетерпимость, которыми она была пропитана, самый стиль её прямо и немедленно сказались на речевой практике города и деревни. Брань, грубость вышли наружу. А с городской и деревенской улицы снова влились, или, лучше сказать, вылились, в литературу. Б. Лавренев в повести "Седьмой спутник" описывает толкучку 1918 года:

"Фрейлины <...> губами, привыкшими к музыкальным тональностям французского языка, к головокружительным титулам <...>, - этими губами выкрикивали страшные слова.
     - Налетай, налетай! Кружева, шелка, панталоны "зефир"!
О как сжимаются рты при слове "панталоны"! Как возмущается всё существо... Это слово год назад произносилось только шёпотом в интимных беседах лучших подруг, в глубинах тихих будуаров и вызывало дрожь тайного испуга [(меры бы больше этому Лавреневу...)]. А теперь нужно кричать его как можно звончее, как можно яснее, чтобы покупающий варвар налетал безошибочно".

<···>

Систему политических клише воспроизводит в рассказе "Выдержал" Валентин Катаев:

"Всю неделю, до самой чистки, кассир Диабетов ходил с полузакрытыми глазами и зубрил по бумажке:
     - Кто великий учитель? Маркс. Что является высшим органом? СТО (Совет Труда и Обороны. - В. Б.). Что такое социал-патриотизм? Служение буржуазии в маске социализма. Что характеризует капитализм? Бешеная эксплуатация на основе частной собственности. Как развивается плановое хозяйство? На основе электрификации. Где участвовали разные страны? На Первом конгрессе Второго Интернационала в 1889 году в городе Париже. Какой бывает капитал? Постоянный и переменный. Какова будет форма организации в будущем коммунистическом строе? Неизвестно. Кто ренегат? Каутский. Кто депутат? Пенлеве. Кто кандидат? Лафолетт. Кто, несмотря на кажущееся благополучие?.. Польша. Кто социал-предатели? Шейдеман и Носке. Кто Абрамович? Социал-идиот".

Герой настолько заучился и разволновался, что, когда на чистке ему стали задавать вопросы, он всё спутал. <···>

Этот рассказ 1924 года показывает, что знаменитые формулы "иудушка Троцкий", "кровавая собака Тито", "и примкнувший к ним Шепилов", "ограниченный контингент советских войск в Афганистане" лишь продолжают [и проявляют собой] то одеревенение языка, ту боязнь самостоятельной мысли и слова, которые начались с первых дней коммунистического режима. <···>

<···>

Невиданный размах получили различные аббревиатуры. Не говорю об общеизвестных типа "комбед", "партячейка", "партмаксимум", "партком", "комсомол", "совнарком". Рождались совершенно немыслимые, нередко двусмысленные сочетания: "Мосстолгубкомдезертир" - это Московская столичная губернская комиссия по борьбе с дезертирством; "волревк" - волостной революционный комитет; "Перпетун" - Первый Петроградский университет, "Трепетун" - Третий Петроградский университет [(только надо указывать, что два последних примера взяты из студенческого фольклора революционной поры, а не из официальной практики именования учреждений)]; "Восторг" (по типу "Мосторг"), а то ещё "Тифгастроном" [(тифлисский, видимо)]. "Теперь время сокращений, - писал Чуковский в мае 1919 года, - есть слово "МОПС" - оно означает "Московский Округ Путей Сообщения". Люди, встречаясь, говорят "Чик" - это значит "Честь Имею Кланяться"". А <···> через пять лет, в 1924 году, Чуковский, уже и сам не замечая, сообщает в том же дневнике: "Мне два раза запретили чтение лекции о Горьком <...>. Отказ Гублитмоно был утверждён Агитпропом МК партии, куда апеллировала комячейка студенчества". "В окрэспеэс уже никого не было. Один отсекр окрэмбеит, товарищ Липец <...>", - пародирует это явление Л. Добычин в рассказе "Сад". А письмо 1926 года к тому же Чуковскому завершает словами "пламприв" (т. е. "пламенный привет") и "Вампред (т. е. "Вам преданный") Л. Добычин".

Чтобы разрушить старые традиции, требовалось не так уж много - самоуверенность, неуважение к человеку, к культуре. Обновлялась прежде всего внешняя сторона жизни. <···>

Началось переименование городов, посёлков, областей, фабрик, учреждений, улиц. На тысячах вывесок, на географических картах появились имена Маркса, Энгельса, Розы Люксембург и Карла Либкнехта, [Августа] Бебеля и отечественных вождей самого разного калибра. Успел отметиться Троцкий, получив город Троцк - бывшую Гатчину, <···> как прыщ выскочил Зиновьевск (Елизаветград), обильной сыпью объявилось чудовищное количество <···> Ленинских, <···> Ульяновских, которые соперничали со Сталинградом, Сталино, Сталинском и пр. Ну там, <···> Киров, Молотов, Орджоникидзе, Горький. <···>

Мелкая сошка тоже давала себя знать. Сергиев Посад вдруг стал <···> Загорском - хотя сам Загорский <···> и не вождь даже, а только секретарь райкома в Москве, вся слава которого заключалась в том, что его взорвали анархисты. Мерзкими [(как язык некоторых журналистов)] язвочками открылись Слуцк (в честь Веры Слуцкой, бывший Павловск), Урицк (Стрельна), Кингисепп [(в честь эстонского большевика, бывший Ямбург)] <···>. Возникли даже Луначарская и Люксембургская волости (в честь Луначарского и Розы Люксембург). А уж улицы Лассаля и Бебеля не поддавались исчислению. Только улицы Ленина и Ленинские проспекты затмевали [их].

<···> Метро имени Ленина, станция Ленинская, переход до станции Ленино и выход на улицу Ленина и Ленинский проспект. Хуже был только переход с Марксистской платформы на Троцкистско-Зиновьевскую.

Раздолье с переименованием улиц достигло апогея и перешло его. Почтальоны сходили с ума, приезжие кончали самоубийством. Аборигены матерились, внося при этом очень мало в сокровищницу русского языка: она и так была переполнена.

<···>

В честь вождей и героев новорожденным давали имена Вилен ("Владимир Ильич Ленин") , Будёна, Лени'на, Стали'на, Бухари'на. Этой Бухарине пришлось [потом] несладко <···>.

Сюда же попал Мэлсор <···> - "Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин, Октябрьская Революция". Тут родители допустили перебор, и по разоблачении культа Сталина пришлось убрать "с", так что теперь маститый журналист усечённо звучит как "Мэлор" [(Мэлор Стуруа)].

Жила в ту сказочную эпоху советская девушка Лагшмивара ("Лагерь Шмидта в Арктике"), что звучало совсем по-индийски. <···>

Всех, однако, затмила вторая жена академика Амосова, носящая звучное, оптимистическое и прогрессивное имя Даздраперма ("Да Здравствует Первое Мая!"). Ну там, где-то на обочине остались Электросила с Электрификацией, Трактор <···>. <···>

<···>

Делались упорные попытки <···> ликвидировать <···> старые названия дней недели. В 1931 году, когда я пошёл в школу, мы их не знали. Была "пятидневка". В дневнике писали: первый день пятидневки, второй день пятидневки и т. д. Потом ввели "шестидневку", и мы писали: первый день шестидневки, второй... А потом долго привыкали к нормальной неделе, заучивали: воскресенье... понедельник... <···>

<···>

1 января 1919 года "Правда" писала в передовой статье "Новый год, новая борьба, новое счастье": "А где богачи, нарядные дамы, роскошные рестораны, пышные особняки, богатые квартиры <...>? Всё сметено. И на улице нельзя встретить барина в шубе, читающего "Русские ведомости". Нет "Русских ведомостей", нет у барина шубы, и нет самого барина <...>". Главное в этой тираде - не дума об улучшении жизни бедного народа, а радость по случаю бедственного положения недавних богачей (вспомним ленинские слова о "лаптях для капиталистов"). Типично большевистское сознание! <···> Но вернёмся к новогодней статье "Правды".

"Что будет через год? <...> Никто не знает. Но мы знаем одно: <...> через год капитализм во Франции, Англии, Италии будет представлять собою столь же живописные развалины, обломки старины, каким он теперь является в Германии. Через год - это мы можем сказать с твёрдой верой - мир уже будет свободен. Последние тяжкие цепи порвутся <...>. С Новым годом, товарищи! С новой борьбой, с новыми жертвами - тяжёлыми и кровавыми, - но и с новым счастьем, светлым, прекрасным счастьем освобождённого человечества!" Ещё немного - и вот оно, счастье. <···>

<···>