По поводу "Бесконечного тупика"

<···>

<···> Говорить я буду преимущественно в историческом контексте. Я считаю такой подход весьма актуальным, учитывая по меньшей мере два следующих обстоятельства. Во-первых, <···> очень важно понять, в какой точке собственной исторической биографии [(скорее фазе своего исторического развития)] находится страна, что у неё позади <···>. <···>

Во-вторых, что представляется более существенным, мне кажется, в нашем историческом сознании происходят весьма странные вещи. Оно чрезвычайно замусорено и, в общем-то, развалено и рассыпано. Я не буду говорить о том, что делается на профессиональном фланге, о том, что и как пишут историки, – это особый разговор. Несколько слов скажу о том, что происходит в той сфере, где историю пытаются осмыслять идеологически. Сошлюсь только на один пример – в силу того, что он достаточно свеж. А именно на известное выступление Владислава Суркова перед активом «Единой России», где очень много ссылок на историю и попыток обосновать идеологию правящей партии с помощью совершенно определённой интерпретации истории, которая, с моей точки зрения, мягко говоря, выглядит странно.

Сегодня власть пытается представить себя как демократическую. И в этой связи она пытается представить себя как «мало чем отличающуюся» от <···> власти любой ["классической"] европейской или какой-то другой демократической страны. Это требует определённой <···> истории, которая <···> должна выглядеть частью [общей] европейской истории. [(Требует? Должна? Лектор считает, что глубокие исторические экскурсы (см. ниже) принципиально способны подтверждать демократизм ныне действующей власти?)]

Что из этого получается? На Западе был протестантизм, а у нас были «нестяжатели» (имеется в виду известное движение конца XV – начала XVI вв. во главе с Нилом Сорским). <···> Но, если даже отвлечься от того, что на Западе протестантизм стал определённо не только религиозной, но и жизненной, в том числе политической, реальностью, у нас нестяжатели были разгромлены и никаких следов после себя не оставили. Это всё равно что говорить, что <···> [на Западе] был парламент, а у нас была конституционно-демократическая партия, и [на этом основании делать выводы о сходстве политических систем] <···>.

[Однако] <···> если бы к нестяжателям прислушались, то всё равно была бы принципиально другая модель, чем та, которая утвердилась на Западе в протестантских странах. Да, нестяжатели предлагали, в частности, секуляризацию церковных земель. Западные протестанты тоже её предлагали и реализовали. Если бы это было [у нас] реализовано, то эти земли отошли бы в государев фонд, они стали бы землями, принадлежащими великому князю, и он бы их раздавал служилым людям, дворянству, в обмен на службу. [А вот, скажем,] <···> Генрих III, который секуляризировал в Англии церковные земли, действительно их забрал, но он их продал. Продал для того, чтобы иметь деньги, а потом получать дополнительные налоги, чтобы содержать не служилую, а наёмную армию.

Т. е. там через это шло движение в рамках частнособственнических отношений, а <···> модель, которая бы у нас утверждалась, даже в этом случае напоминала бы турецкую, какие-то другие модели азиатских стран, <···> но отнюдь не европейскую, не европейский феодализм.

Пример из этого же произведения [(из выступления Суркова)] касается того, что и у нас, и в Европе примерно в одно и то же время утвердились абсолютистские режимы в их развитых формах. Очевидно, имеются в виду Пётр I у нас и Людовик XIV во Франции. Опять-таки, учитывая те взаимоотношения власти и собственности, о которых я говорил, эти модели ничего общего между собой не имеют, кроме того, что и ту, и другую страну возглавляли абсолютные монархи. Во Франции существовала частная собственность, на которую Людовик XIV, действительно монополизировавший политическую власть, покушаться не мог и особенно не хотел. Главная задача, которая перед ним стояла, заключалась в том, чтобы французские дворяне не лезли в политику, занимались своей частной жизнью. Модель Петра I заключалась в том, чтобы лишить людей частной жизни, всецело вписать их в государство. Это принципиально разные вещи, с учётом того, что во Франции при абсолютизме развивался и капитализм, а у нас он практически не развивался, это был совершенно другой способ.

И что может быть наиболее существенным в рамках той темы, которую я буду дальше развивать, заключается в судебных, юридических ограничениях власти. При всём монополизме того же Людовика XIV, он ничего не смог сделать с французским парламентом (речь идёт не о Генеральных штатах, которые не созывались, а о судебном парламенте, это был институт судебной власти). Он так и не смог его разогнать, хотя пытался. Этот парламент корректировал законодательную деятельность короля. Не только при Петре I, но и при Александре I <···>, при несопоставимо более либеральном режиме, [царь лишь в порядке эксперимента смог разрешить] <···> Сенату высказывать своё мнение по поводу тех или иных законопроектов императора, причём без обязательства для императора им следовать. Сенат высказал своё замечание один раз – после этого император сказал, что этого [(вольностей таких)] больше не будет. Почти через 100 лет после Петра попытка воспроизвести французскую модель [времён] Людовика XIV (в гораздо более ослабленном виде) так и осталась нереализованной.

<···>

И здесь я перехожу к истории российских модернизаций. Все они были достаточно успешными в рамках тех целей, которые перед ними ставились. <···> И весь вопрос в том, насколько их опытом можно воспользоваться сегодня. Дело в том, что очень часто к опыту Петра, Сталина обращаются как к позитивному: «вот были такие великие прорывы, давайте ими воспользуемся!» [("Прорывами" мы и без призывов "пользуемся", речь в действительности о МЕТОДАХ ДОСТИЖЕНИЯ "прорывов".)] <···>

Господин Сурков тоже ссылается на Петра. Он, правда, не говорит о том, что президент, которому он служит, должен выполнять функции [(выступить в роли)] Петра. Он более осторожно говорит о том, что его [(Путина)] предшественники, когда перед страной стояли задачи, которые требовали нового Петра, оказались никудышными и несостоятельными. <···>

Кстати, с Петром дело вообще обстоит довольно комично, если вспомнить, что «Выбор России» шёл на выборы 1993 г. под лозунгом «Свобода, собственность, законность» и с эмблемой [включавшей в себя изображение] Медного всадника. Это уже само по себе говорит о достаточной замусоренности исторического сознания, если вспомнить, как реальная деятельность <···> Петра была связана и со свободой, и с собственностью, и с законностью. <···>

Технологических модернизаций было три, я их коротко охарактеризую для того, чтобы показать и то, какие задачи они решали, и почему они всецело принадлежат истории. <···> Смысл [первой, петровской, модернизации] <···> заключался в том, чтобы воссоздать [(СОЗДАТЬ, наверно, всё-таки)] <···> модернизированный слой <···> дворянства, обучить его посредством посылки за границу, приглашения зарубежных учителей, открытия некоторых школ, прежде всего связанных с военным делом. При этом основная масса населения этой модернизацией вообще не затрагивалась.

<···> Гвардия стояла <···> над Сенатом, гвардейцы посылались для того, чтобы производить ревизию деятельности представителей власти на местах. В конце его [(Петра)] царствования начальники военных частей осуществляли практически все гражданские функции на местах, в том числе и по сбору налогов. <···> Это была предельно милитаризированная модель, и страна практически управлялась так, как управлялась армия. Об этом писали многие историки, я ничего здесь нового не открываю. Тем не менее на Петра сегодня ссылаются в том числе <···> представители тех партий, которые считают себя либеральными. <···>

Говоря о том, насколько <···> это всё актуально, важно [понимать] эффект этой модернизации. Да, она позволила создать [современную] армию. Да, она позволила создать современные системы вооружения. Да, она позволила стать России военной европейской державой, чего раньше не было. Но это была модернизация, <···> которая сводилась к заимствованию <···> инноваций за рубежом и их переносу. При этом собственных источников и стимулов для <···> инноваций не возникало. <···>

<···> [Когда созданная при Петре I] <···> технологическая база себя исчерпала, исчерпала себя и петровская модернизация.

Вторая технологическая модернизация (повторяю, я сейчас говорю только о технологических!) имела место, как известно, в период Александра III и Николая II, связана прежде всего с именем Сергея Витте. Она не была принудительной и милитаристской, как при Петре. Но она имела с петровской то общее, что она тоже осуществлялась государством. <···> И она тоже распространялась на меньшинство населения. <···>

<···>

В результате совершенно провалилась деревня. В конце XIX – начале ХХ вв. аграрное перенаселение составляло 32 млн. человек <···>, <···> 56 % всего крестьянства были «лишними». Т. е. та индустриализация, которая проводилась, частично поглощала деревню, но в очень незначительной степени. В результате та превращалась в котёл с горючей смесью и не могла рано или поздно не взорваться <···>. А Витте где-то на рубеже веков <···> фактически признал ошибочность своего первоначального плана по поводу того, что через промышленность можно модернизировать и деревню. Деревня была в предельно архаичном состоянии, приведу только две цифры. Урожайность зерновых в России в этот период была на 1/3 меньше, чем в Англии в XIII в., и если за примерно 600 лет в Англии она возросла в 3 раза, то в России осталась за этот период неизменной. <···>

<···> В результате то, что не было сделано в то время, практически доделывалось в весьма специфических формах уже после 1917 г., и прежде всего в сталинский период. <···> Впервые за счёт форсированной индустриализации модернизация коснулась большинства населения, которое перешло в города. Очень быстрый рост: с примерно 17% городское население возросло до половины. Это слишком хорошо известно, не буду подробно на этом останавливаться.

Милитаристский характер [очередной модернизации] наиболее ярко иллюстрируется механизмом создания образа врага, [где применялась] <···> особая модель – концепция перманентной гражданской войны в условиях гражданского мира. У Сталина она звучала как «Выселение классовой борьбы по мере приближения к социализму [("усиление", разумеется, а не "выселение" (лектор - доктор философских наук, профессор, директор Института социологического анализа, вице-президент Фонда "Либеральная миссия" - жутко косноязычен, НО ТУТ явно дали маху люди, разбиравшие запись лекции, - причём дали в меру своей образованности и в меру привычки думать))]», когда постоянно имитировалась военная обстановка, все неудачи списывались на «врагов». <···> О том, как это происходило, можно судить по милитаристской лексике той эпохи: всё было «фронтом», всё было «борьбой» – от литературы до чугуна.

Эта модернизация тоже была экстенсивной. Она тоже перевела экстенсивность на новый технологический уровень. Но <···> устарела уже через 20-25 лет [(сообразно характерным для XX века темпам развития передовых стран)] <···>. <···> О том, что это так, можно судить, в частности, по одному из писем Капицы Сталину в 1952 г., где он писал о том, что практически по всем направлениям советские наука и техника отстают от западных, а в тех случаях, когда в Советском Союзе <···> появляются новые перспективные направления, они блокируются. (Так было, например, с радиолокацией, <···> пришлось покупать радары у англичан в 1940 г.)

В принципе, они не могли не блокироваться. <···> В условиях, когда все инновации идут от государства, оно боится взять на себя те риски, которые в предпринимательской экономике берёт на себя частный сектор. [(Дело в том, что частный предприниматель в нормальной конкурентной среде попросту вынужден рисковать, чтобы не проиграть конкурентам. Кроме того, он довольно часто является непосредственным разработчиком новации и естественным образом стремится дать большую жизнь своему детищу. Государственный же чиновник, во-первых, как правило, свободен от прямой необходимости искать новые ходы; во-вторых, он не может быть заранее уверен в успехе или нужности нового дела (пока оно не одобрено в верхах или не поддержано неким безусловным авторитетом), если ему непонятны основания оптимизма непосредственно занимающихся этим делом (например, когда ему не хватает соответствующей квалификации), ну а полагаться на "авось" чиновнику не положено.)] В результате и происходило то, о чём писал Сталину Капица.

После этого, все пятьдесят с лишним лет после смерти Сталина, страна стоит перед вызовом, ей надо проводить четвёртую в своей истории технологическую модернизацию. <···>

Задача была осознана. Об этом говорил Брежнев, когда призывал соединить преимущества социализма с достижениями научно-технической революции. Об этом говорил даже Черненко, когда констатировал, что возможности экстенсивного развития исчерпаны. Об этом говорил Горбачёв, который <···> поначалу пытался действовать в прежней логике. Вся его концепция ускорения связана с массовой закупкой оборудования за рубежом для того, чтобы форсировать [развитие] отечественного машиностроения. <···> Проще говоря, на этот вызов четвёртой модернизации страна до сих пор не нашла ответа. <···>

<···> Ответ [однако] состоит в переходе от государственных модернизаций к модернизации самого государства.

<···>

Отсутствие модернизации в современных условиях будет означать медленную, не очень заметную, но необратимую деградацию.