ГИПОТЕЗА: именно эта протосхема ("мировой жидовский заговор") стоит за тем, что Воланд и его спутники держат в руках судьбы всего мира, всемогущи, всезнающи, всепроникающи (вспомним, например, эпизод с глобусом Воланда). Очевидно, такая схема, описанная в большом массиве публицистических и "художественных" произведений, и служила Булгакову в качестве прототекста романа, и заодно объясняла то, что произошло в России в 1917-м и последующие годы: пророчества "Протоколов сионских мудрецов" как бы получали подтверждение: "... И виден над полями лик сатаны ..." ("Белая гвардия", гл. 19). Кстати, в финале "Белой гвардии" многозначительно описан часовой, на груди которого блестит пятиконечная звезда: не следует забывать, что пентаграмма в 1910 — 1920-е годы интерпретировалась как один из символов жидо-масонства , а большевизм интерпретировался как именно "жидо-масонское" политическое течение. Отсюда и противопоставление пентаграммы и креста, завершающее роман.
     Очевидно, не случайно уже в „Дьяволиаде" (1923) возник инфернальный образ вездесущего (раздваивающегося!) и неуловимого еврея Кальсонера, изо рта которого выскакивает дьявольское пламя. Он — один из демонов губительного канцелярского мира файвилловичей; погоня за ним несчастного Короткова предвосхищает погоню Ивана Бездомного за нечистью.
     Но если Кальсонер — еврей явный, то в "Мастере и Маргарите" от первоначального "еврейского" смыслового комплекса остались лишь некоторые черты и детали: навязчивый каббалистический треугольник на портсигаре и часах мессира, структура отношений между персонажами, мотивы денег и крови, значимые фразы, фамилии и т. п. Всесильный Воланд и его свита лишены явных национальных черт, хотя Азазелло и Абадонна и носят древнееврейские имена (первый, правда, в итальянизированной форме), а Воланд не до конца избавился от черт салонного чёрного мага и каббалиста, под каковых в соответствующей литературе начала XX века маскировались евреи-сатанисты, направленные из-за границы в Россию для человеческих жертвоприношений во славу Люцифера и подрывной работы в пользу Сиона.
     Впрочем, Воланд, аттестующий себя "консультантом" (ср. также с черновым заглавием романа "Консультант с копытом"), кодируется, с одной стороны, как Мессия-Советник (один из эпитетов Мессии в пророчестве Исайи, 9,6), а с другой стороны, как дьявол. Симбиозом этих ипостасей является только так называемый "жидовский мессия", или антихрист: его пришествие в Москву и движет сюжет романа.
     Обращает внимание возглас Ивана Бездомного: "Братья во литературе!" (гл. 5), в котором "литература" заменила Христа. Аналогично "он", "консультант" заменил Антихриста: "Он появился! Ловите же его немедленно, иначе он натворит неописуемых бед!"
     "Он" выступает против Христа, закодированного "литературой". И потому убивает главу МАССОЛИТа и причиняет зло поэту Ивану Бездомному. Не случайно и критик по фамилии Ариман первым опубликовал статью против романа мастера как апологии Иисуса Христа; Ариман — древнеперсидское божество, властелин смерти и мрака, олицетворение злого начала на земле, аналог Антихриста (см. статью "Ахриман" в энциклопедии „Мифы народов мира").
     Противопоставление Воланд/Иешуа очень важно для романной концепции: Воланд по какому-то самому раннему булгаковскому замыслу, который мы гипотетически реконструируем, — именно не Сатана, а Антихрист, т. е. иудей из колена Данова (ВолАНД—ДАН), на образ которого накладывается и СРА-транскрипция, и даже древнее представление об Антихристе как ожившем Нероне (ср. с тем, как Воланд наблюдает с верхней точки за пожаром, устроенным его подручными).
     В известной книге И. К. Лютостанского "Талмуд и евреи" указывалось, что антихрист, родившийся 23 июля 1905 г., должен впервые обнаружить себя 30 лет от роду (т. е. в 1935 году), царствовать же будет 42 месяца. Описание антихриста у Лютостанского, конечно, не совпадает с тем, что дано Булгаковым в романе, но некоторые детали, распределённые между Иешуа и Воландом, позволяют говорить о сходстве: "Он будет всем рекомендовать личное счастие, довольство и роскошь. Он выдумает массу способов совершенно новых к лёгкой добыче средств к жизни и этому научит людей".
     "Он будет учить, что всем надо делать добро и быть гуманным для самого добра и гуманности, но не в ущерб себе". <...>

     Не следует забывать определение Булгакова: "я — мистический писатель". Из этого определения, естественно, следует повышенный интерес к Люциферу и оккультным сочинениям, которые были в моде. Из этого источника взята и главная схема, и множество деталей: иконка в руках Ивана Бездомного — это обычный в литературе такого рода "барьер для нечистых духов"; в традиции оккультной литературы гибель Берлиоза, лишённого защиты от дьявольской силы из-за собственного атеизма; вино, которым Азазелло угощает мастера и Маргариту и которое переводит их в бессмертное состояние, напоминает аналогичную сцену из "оккультного романа" В. И. Крыжановской "Жизненный эликсир" (1901). Ральф Морган "поднёс кубок к губам и сразу осушил его. <...> Одна мысль: он обманул и отравил меня! — мелькнула в его наболевшем мозгу <...>". Но сразу после мимолётной мысли об отравлении (ср. с булгаковским романом) и временной смерти Ральф становится бессмертным. Та же участь "отравления"-бессмертия ожидала и мастера с Маргаритой.
     Безусловно, связи между "вненациональным" оккультизмом и "Мастером и Маргаритой" существуют. Значимее, однако, другие: не с "Призраком" и "Странной историей" Э. Бульвер-Литтона, не с "Огненным ангелом" В. Я. Брюсова и не с холодным символизмом 2-й симфонии Андрея Белого, а с той обширной литературой, которая синтезировала оккультизм и антисемитизм. Пик развития подобной словесности приходится на 1908 — 1918 годы; следы её явно присутствуют в "Мастере и Маргарите". Правда, обнаружение их затруднено тем, что в итоге Булгаков обратился к нейтральному средневековому западно-европейскому варианту (нечистая сила инфицировала мир и управляет его движением; Сатана — всесильный соперник Бога и "князь мира сего"), роман заполнился ведьмами и демонами, с того света прибывающими в Москву, как будто это делегаты конгресса Коминтерна. Иудеи, воплощающие — согласно средневековым представлениям, ожившим в России в начале века, — дьявольское начало, исчезают, трансформируясь в интернациональную "нечистую силу". И лишь сведение некоторых особенностей романа в систему позволяет с определённой вероятностью говорить как о протосхеме, так и о круге булгаковского чтения, который он пожелал в романе увековечить в зашифрованном виде.
     Мысль, высказанная М. О. Чудаковой на самом раннем этапе изучения творчества Булгакова, о том, что «главным источником для "демонической" сферы романа» послужила книга М. А. Орлова "История сношений человека с дьяволом" (Спб., 1904), — н е в е р н а. Источников много, и книга М. А. Орлова буквально теряется среди их обилия и фактологического богатства (кстати, Чудакова сама же и отметила чрезвычайную краткость выписок из книги Орлова, не покрывающих даже тех деталей романа, которые книга Орлова могла бы покрыть).
 Стр. 5  Продолжение
(Книга Михаила Золотоносова.)