Тексты французского сюрреализма

¹⁹2₇

Макс Эрнст

ВИДЕНИЯ ПОЛУСНА

     Я вижу перед собой грубо размалёванное панно: на красном фоне, имитирующем акажу, большие чёрные пятна, вызывающие ассоциации с органическими формами (грозный глаз, длинный нос, толстая голова птицы с густой чёрной шевелюрой и т. д.).
     Перед панно чёрный и лоснящийся мужчина делает некие жесты — медлительные, комичные и, по моим воспоминаниям более поздней эпохи, весело непристойные. Этот странный человек носит усы моего отца.
     Сделав несколько отрывистых прыжков, точно "в замедленной съёмке", с расставленными ногами, согнув колени, с зависшим торсом, он улыбается и вынимает из кармана своих брюк толстый карандаш из какого-то мягкого материала, который я не могу более точно определить. Он начинает работать; тяжело дыша, он поспешно рисует чёрные линии на панно из фальшивого акажу. Он моментально создаёт новые формы, поразительные и неприличные. Он так явно выделяет их хищность и липучесть, что они отделяются от картины, вселяя в меня ужас и тревогу. Довольный своим искусством, человек ловит и собирает свои творения в подобие вазы, которую он рисует специально для этой цели в пустом пространстве. Он заставляет переворачиваться содержимое вазы, помешивая всё быстрее и быстрее толстым карандашом. Сама ваза в конце концов начинает крутиться и становится юлой. Карандаш становится хлыстом. Теперь я отчётливо вижу, что этот странный художник — мой отец. Он изо всех сил манипулирует хлыстом и сопровождает свои движения ужасными вздохами, сравнимыми с отрыжкой огромной разъярившейся паровой машины. С невероятными усилиями он заставляет крутиться и скакать вокруг моей кровати эту отвратительную юлу, которая вобрала в себя все ужасы, которые мой отец изволил пробуждать на этом панно из фальшивого акажу с помощью своего кошмарного мягкого карандаша.
     По достижении зрелости я очень серьёзно изучал вопрос, как вёл себя отец в ночь моего зачатия. Как ответ на этот вопрос сыновьего уважения возникло во мне очень точное воспоминание этого видения полусна, которое я совершенно забыл. С тех пор я не могу отделаться от отчётливо дурного впечатления о поведении отца в момент моего зачатия.

     Хорошо известная игра чисто оптических представлений становится кортежем нормально одетых мужчин и женщин, который уходит от далёкого горизонта в сторону моей кровати. Прежде чем прийти, гуляющие расстаются: женщины отходят вправо, мужчины — влево. Я с любопытством наклоняюсь направо, так, чтобы ни одно лицо не ускользнуло от меня. Сначала я был поражён юностью всех этих женщин; но, изучив их внимательно, лицо за лицом, я вижу свою ошибку: это были женщины, из которых многие средних лет, несколько старых и только две или три очень молоденькие, лет восемнадцати, — возраст, подходящий для моей возмужалости.
     Я слишком долго рассматривал женщин, чтобы обращать внимание на то, что происходит с левой стороны. Но я знаю, хотя никогда этого не видел, что с той стороны я бы впал в новое заблуждение: те господа напугали меня вначале своей преждевременной старостью и явным уродством, но при более внимательном изучении только у моего отца я обнаруживал действительно старческие черты.

     Я вижу себя в своей кровати, и у моих ног какая-то высокая и тонкая женщина, одетая в очень красное платье. Платье прозрачно, и женщина тоже. Я поражён удивительным изяществом её скелета. Мне очень хочется сделать ей комплимент.

ИЗЫСКАННЫЙ ТРУП

     Крылатый дым искушает птичку, запертую на ключ.

     Устрица из Сенегала скушает трёхцветный флаг.

     Забастовка звёзд без сахара накажет весь дом.

     Угасшая любовь принарядит народы.

     Раненые женщины пачкают гильотину со светлыми волосами.

     Голубка на ветке заражает ламартиновский камень.

     Обезглавленные звёзды, взбешённые, что их больше не существует, носятся по окружности, в центре которой свёрнутая, а потом развёрнутая программа кино.

     Кудрявый гиппогриф преследует чёрную лань.

     Двенадцатый век, красивый, как сердечко, приводит к угольщику улитку мозга, которая уважительно приподнимает шляпу.

     Накрашенный рак освещает едва различимые двойные поцелуи.

     Анемичная девочка заставляет краснеть восковые манекены.