По поводу "Бесконечного тупика"

— Вы присутствовали при знаменитой беседе Михаила Горбачёва с Маргарет Тэтчер в декабре 1984 года в правительственной резиденции Чеккерс под Лондоном. Считается, что именно тогда будущий генсек дебютировал со своим «новым мышлением». Но кто вообще надоумил его обсудить эти идеи с британским премьером?

— Не могу точно сказать. Он готовился к поездке к Тэтчер в Пицунде, и там с ним, кроме Раисы Максимовны, никого не было. Позвонил мне дней за десять до отъезда: «Ты знаешь, у меня был неприятный разговор с Громыко. Он никого готовить визит не даёт [(не отряжает)] и в поездку со мной [никого] направлять не собирается, считает, что МИДу это не надо». А в Чеккерсе всё это выглядело так: они сели у камина в кресла, Тэтчер снимает свои лакированные туфли, ножки поджимает под себя и достаёт ридикюль. Горбачёв лезет в карман и вдруг говорит: «Может, мы обойдёмся без бумажек?» А у него была при себе памятка «Для беседы с Тэтчер» — утверждённая и так далее. Она: «Охотно!» — и кладёт свою бумажку назад в этот ридикюль.

Он заговорил о том, что хватит жить в пространстве холодной войны. Есть общечеловеческие ценности, давайте мы эти ценности и будем обеспечивать, а не противостоять друг другу. Не пора ли заняться комплексным разоружением? Она согласилась и, в свою очередь, поставила вопрос о выезде евреев из СССР. Горбачёв на это: «Мы, в общем-то, в этом плане думаем». Она настаивала: «Это надо решать». Потом сказала: «Ваши профсоюзы помогают деньгами нашим угольщикам, которые бастуют уже шестой месяц. Забастовка продолжается и наносит огромный ущерб экономике Англии. Пока я смотрю на всё это спокойно. Но прошу, чтобы ваши профсоюзы прекратили оказание денежной помощи, иначе мы применим санкции». На что Горбачёв, растерявшись, ответил, что он к профсоюзам не имеет отношения. Потом политес был всякий. Она напомнила, что познакомилась с ним при трагичных обстоятельствах — на похоронах Андропова: «Я помню, как меня оберегали. Был мороз, а я в тонких чулках и в лёгком костюме». Горбачёв ответил: «Ну, мы всегда гостей...» и так далее. А потом она вышла к корреспондентам и произнесла знаменитое: «Это тот человек, с которым мы можем иметь дело».

— Не казалось ли вам иной раз, что отношение Тэтчер к Горбачёву было не только сугубо официальным?

— Она всегда стильно одевалась, когда он приезжал. В Англии никогда мехов не носят. Но, когда она его встречала, обязательно на ней был какой-то новый мех. У Тэтчер было определённое женское чувство к Горбачёву. Назовём симпатией. Она преображалась, когда он появлялся.

— А со стороны Горбачёва было что-то вроде ответного чувства?

— Нет, не было. У него было чувство к Раисе Максимовне.

— А как Тэтчер реагировала на известие о пленении Горбачёва в дни ГКЧП?

— Я узнал о путче от неё самой. Она мне звонит в восемь утра и говорит очень зло: «Господин посол, вы знаете, что происходит в России?» — «Простите, мадам, я не знаю». — «Так включите наше телевидение и посмотрите. Мне нужно разрешение для полёта английского самолёта в Россию. Вы полетите со мной. Я беру врача. Горбачёв, может быть, болен. Может быть, при смерти. Я должна быть в России!».

— Как известно, в тот раз обошлось без Тэтчер. А что их больше всего сближало в политике?

— Тэтчер экономически подняла свою страну с колен. Но ей нужен был, как и Горбачёву, выход на внешнеполитический масштаб. Вот здесь они и нашли точки соприкосновения. Горбачёву Тэтчер была нужна прежде всего для будущего, для контактов с американцами. Я прибыл в Лондон 27 апреля 1986 года, накануне отъезда Тэтчер на сессию «семёрки» в Токио. Мне Горбачёв сказал перед отъездом: «Добейтесь у неё приёма и скажите, что я хочу встретиться с президентом Рейганом. У меня есть комплекс вопросов, которые нас с ним объединяют в том же духе, в котором мы в 1984 году говорили с Тэтчер. Мы должны иметь не разъединённую внешнюю политику, а объединённую». Я приехал и попросился к Тэтчер. Мне сказали: «Вы с ума сошли, у вас нет ещё аккредитации». Аккредитацию даёт королева через двадцать дней после приезда. Я к её помощнику Чарльзу Пауэлу: «Всё же прошу — я должен увидеть премьер-министра». И мне была предоставлена аудиенция, наверное первая такая в истории британского протокола. Я ей передал всё, что сказал Горбачёв. И она устроила его встречу с Рейганом.

— А что она рассчитывала получать взамен?

— Тэтчер ухватилась за этот канал между СССР и США, чтобы политически поднять свою значимость как британского премьера. И ей это удалось. Например, Горбачёв решил в 1987 году подписать соглашение с американцами по уничтожению ракет СС-20 и готовился уже лететь в США. Всё было подготовлено, но Тэтчер сказала: «Нет! С нами вопрос не согласован». И в Америку обратилась с тем же самым. Последовало предложение, которое повергло всех в шок. Она вызвала меня и сказала: «Я прошу вас передать Горбачёву, что я его на пути в Вашингтон готова принять на два-три часа на нашей базе Брайз Нортон, где никогда не было русских самолётов». Там каждые двадцать минут поднимается или садится стратегический бомбардировщик на случай войны с СССР. Я воспользовался каналами КГБ, потому что знал, что Шеварднадзе не пропустит мою телеграмму Горбачёву. Телеграмма прошла к Крючкову, и тот понёс её прямо к Горбачёву, который позвонил Шеварднадзе и сказал: «Мы сделаем остановку в Брайз Нортон».

— До чего [(О ЧЁМ)] договорились на этой базе?

— Тэтчер дала своё согласие на подписание соглашения об уничтожении СС-20. [(Забавно звучит!)]

— Смог ли разобраться Горбачёв, зачем СС-20 вообще размещали?

— Голландцы заявили, что у нас этих ракет на самом деле вдвое больше, чем мы признавали. Горбачёв вызвал меня и потребовал, чтобы ему прислали номера решений Политбюро о размещении ракет средней дальности, нацеленных на Европу. Я пошёл в общий отдел, там искали по каталогам — ничего не нашли. Я к Горбачёву: «Решения о количестве размещаемых ракет нет, а есть только принципиальное решение». Горбачёв мне: «Вот видишь, а голландцы называют цифры. А как вообще решались эти вопросы?» Я однажды видел, как решались. Устинов пришёл к Брежневу и говорит: «Нам бы ещё на Европу поставить десятка два ракет средней дальности». Я слышал ответ Брежнева на это: «Дима, решай ты, ради бога. Надо тебе двадцать — поставь двадцать. Надо сорок — поставь сорок». И никаким решением это не оформлялось.

— А что вы можете сказать о собственном окружении Горбачёва?

— У Горбачёва окружение не решало. У Горбачёва был Яковлев. Именно под влиянием Яковлева он начал пересматривать целый ряд своих обкомовских концепций. Так, в 1982 году, когда Горбачёв приезжал в Канаду, Яковлев [(тогда посол СССР в Канаде)] водил его к премьер-министру, который ему рассказывал о том, как устроено их общество, о рыночной экономике и прочем. Вот что дало толчок Горбачёву. Он пробыл в той поездке положенные десять дней, а потом на две недели задержался. Самого же Яковлева я запомнил по его словам, когда я пришёл в ЦК: «Слушай, Леонид, а не пора ли нам революцию делать?» Он был тогда завсектором. У меня сложилось впечатление, что это со мной провокатор разговаривает. Я от него это несколько раз слышал. Думаю, что в Канаде они очень подружились, и, когда Горбачёв приехал в Лондон в 1984 году, первое, что он мне сказал, — «надо вызвать из Канады Яковлева» [(может, Яковлев и был в тот конкретный момент в Канаде, но ВООБЩЕ он тогда уже занимал кресло директора Института мировой экономики и международных отношений)].

— Изменилось ли что-либо с приходом к власти Буша-старшего?

— Я был свидетелем следующего разговора. В июле 1991 года Горбачёв приехал после пленума ЦК в Лондон на совещание «семёрки». И у него состоялась секретная встреча с Бушем на даче у посла США. Буш тогда сказал: «Мы обсуждали в НАТО положение в России, и нам не ясно, сумеет ли Горбачёв [(он это Горбачёву или кому?)] сохранить Советский Союз. Или хотя бы другую форму Советского Союза — федерацию или конфедерацию. Нам лучше иметь дело с одной ядерной державой, чем с пятью или четырьмя».

— То есть, теряя влияние, Горбачёв всё хуже оправдывал надежды США?

— Он долго не мог определиться по существу [цели] подписания союзного договора: что он хочет иметь вместо Советского Союза. И в конце концов это вылилось в ельцинскую формулу создания СНГ — мертворождённую форму существования империи по примеру Англии или Франции.

Он был предупреждён американцами заблаговременно о том, что готовится путч. Для этого госсекретарь Бейкер прилетал негласно в Берлин. И туда же прилетал Бессмертных, где ему было всё рассказано. Горбачёв надеялся на свою незаменимость и не смог осмыслить и решить главный вопрос, с которого, по существу, начался развал перестройки и всей страны, — национальный. Он видел независимость республик главным образом как субсидирование национальных культур. Но это же совсем другое дело. Когда проводились фестивали и прочее, говорилось, что вот это и есть триумф национальной политики. Если бы Горбачёв сначала дал национальную независимость республикам и заключил с ними соответствующие соглашения, нам удалось бы большинство из них удержать в составе конфедерации. Но его пугало то, что со стороны парламентариев и регионального руководства появились требования сложить полномочия генерального секретаря, за чем могло последовать и президентство.

<···>

— Тем не менее Горбачёв был уверен, что его не смогут лишить власти?

— Был уверен, что без него её не смогут поделить и что Ельцин — несерьёзная фигура. Он вообще верил только в себя. А в Форосе сидел просто потому, что выжидал. Я спрашивал его охранника Медведева, мог ли Горбачёв уехать. Он ответил, что всё, что писали на эту тему в газетах, было недостоверно. К примеру, танковые гусеницы клались поперёк дороги каждый вечер в течение всего года — был там в это время Горбачёв или нет. Это входило в систему охраны объекта. От Фороса идут подземные ходы, непосредственно ведущие к стоянке самолётов, которые всегда готовы к отлёту. Горбачёв в те дни гулял с внучкой по берегу, наблюдал за охраняющими его кораблями. Единственный, кто психовал, [— это] была Раиса Максимовна. Она была в состоянии нервного шока — в силу своего склада. Ну и опасалась за него, конечно.

— В те годы немало говорилось о попытках Лондона вместе с Москвой как-то затормозить воссоединение Германии. Зачем англичанам было помогать нам оставаться в Германии?

— Наша позиция с ними совпадала, потому что англичане до сих пор ненавидят объединённую Германию, не выдерживая экономического состязания с ней. Поэтому Тэтчер — прагматик в своей экономической политике — всегда исходила из того, что разделённая Германия для Англии более приемлема, чем объединённая. Накануне падения Берлинской стены Шеварднадзе прилетал к Тэтчер и сказал: «Англия и Советский Союз в германском вопросе едины. Надо отодвинуть объединение Германии как можно дальше». Тэтчер ответила: «Это совпадает с нашими интересами». И вот Шеварднадзе уезжает, Тэтчер через некоторое время приглашает меня и говорит: «Ваш президент встречался с Колем в Москве, а затем в Архызе, и там принято совсем другое решение. Запросите Москву, изменилась ли позиция, о которой говорил Шеварднадзе». А я об Архызе абсолютно ничего не знал. Запрашиваю Москву и дней через десять получаю ответ, очень обтекаемый. Когда я перезвонил помощнику Тэтчер, его ответ был: «Премьер-министр вас благодарит, но она уже получила подробнейшую информацию из США о переговорах Горбачёва с Колем. Из неё ясно, что ваша позиция изменилась». Потом я узнал из немецких источников — их посол в Лондоне был очень информированный человек,— что действительно, гуляя по дорожке с Колем, Горбачёв вдруг произносит: «Выслушав вас, я хочу сказать: "Действуйте!"» Коль не поверил. Попросил своего советника Тельчика ещё раз перевести. Потом попросил зайти в дом и восстановить разговор с начала и до этого места и всё это записать. Сказал: «Мы вас благодарим» — и немедленно связался с США. Но Тэтчер-то никто с нашей стороны не поставил в известность.

— Как вы объясняете этот поступок Горбачёва?

— Он всё время стремился к тому, чтобы быть признанным как политический деятель именно на Западе. А ведь мы могли получить большие деньги за вывод войск. Могли оставить часть своего контингента. Горбачёв всё сдал. В германском вопросе могли сыграть роль и его отношения с руководством ГДР и с Хонеккером. Они [(Горбачёв и правители ГДР)] совершенно терпеть друг друга не могли. Горбачёв встречался с некоторыми их деятелями в обход Хонеккера. В частности, с Маркусом Вольфом, шефом разведки. Вольф передавал информацию о том, что делается в Политбюро ГДР. Горбачёв всё знал, в том числе и о поездках специальных посланцев Хонеккера в ФРГ. Вольф всё это передавал через КГБ в Москву.

— В чём, на ваш взгляд, главная ошибка Горбачёва как политика?

— Он опоздал с созданием новой партии. Из-за своей нерешительности он дождался, когда делать это было уже поздно, когда инициативу перехватили такие люди, как Попов, Александр Яковлев и иже с ними. В июле 1991 года Горбачёв во время обеда в нашем посольстве сказал мне: «Что я вовремя не сделал — так это не создал социал-демократическую партию. Вернусь из Лондона и сам напишу программу на 20 листах для неё».

— Что помешало?

— Да его выгнали. Он опоздал. Как Хонеккер.